На «Горьком» — эссе Уоллеса о юморе Кафки, но речь пойдет ни о первом из них, ни о втором, а вовсе даже об одной оставленной без внимания кем-то из переводчиков уоллесовского сборника фразе. Впрочем, не станем ни на кого возводить напраслину, вполне возможно, что сноска либо комментарий попросту выпали при сетевой публикации, но читателям «Горького» от того немногим легче. Поспешим им на помощь.

Фраза, о которой идет речь, следующая:

цитата

Мы все знаем, что самый легкий способ лишить шутку ее причудливой магии — попытаться ее объяснить: указать, например, на то, что Лу Костелло путает имя «Кто» с вопросительным местоимением «кто» и т. д.

И отсылает она к знаменитому скетчу Эббота и Костелло Who’s on First? – несмотря на то, что ему добрых сто лет в обед, американскому читателю здесь пояснения, очевидно, не требуются. Для нашего же, подозреваю, данная отсылка не означает примерно ничего. Что ж, если совсем коротко, в реалиях родных осин она звучала бы примерно как персонаж Райкина путает имя «Авас» с вопросом «а вас?» Старшего, то есть, Райкина. Но при всем уважении к последнему у Эббота-Костелло оно, на мой непритязательный вкус, все-таки ощутимо богаче и смешнее. Владеющим английским рекомендую:

На ютубе есть и другие варианты того же скетча. Впрочем, Костелло большую часть времени так тараторит, что есть смысл ознакомиться и с транскриптом.

Так что если переводчик и в самом деле упустил эту отсылку, то очень жаль. Ну, оно это… third base!

Екатерина Шульман на странном сайте Wonderzine о книгах вообще и о Стругацких в частности:

цитата

Кого я ещё не люблю? Ну чтобы вот так всех сразу оскорбить — давайте всех обидим! Меня всегда настораживает, когда человек хвалит братьев Стругацких: если это его любимые авторы, я буду в нём подозревать человека, скажем так, негуманитарного, представителя советской инженерно-технической интеллигенции. Это хорошие люди, но они не понимают, что такое литература. Потому что это очень советская литература. А советская литература — это творчество заключённых. Они не виноваты в этом, они меньше всего в этом виноваты. Они достигают выдающихся результатов в своей резьбе по стакану и изготовлению из ручки ложки художественного объекта — но всё равно всё это дышит тюрьмой. Поэтому мне тягостно читать советских писателей: философия их мне представляется поверхностной, художественное мастерство — сомнительным. Ещё с некоторой нежностью я отношусь к роману «Понедельник начинается в субботу», потому что это описание определённой узкой, специфической социальной страты и её образа жизни, и в этом есть своё обаяние. А всё остальное — на мой взгляд, это глубокая философия на мелких местах. И ещё раз повторю, я не нащупываю там художественной ткани.

Тут такое дело — в частности, т.е. в том, что касается Стругацких, я с ЕШ ну совсем не согласен. Чувство такое, что помимо обласканного "Понедельника" прочитала она "Страну багровых туч" в детстве, потом еще "Трудно быть богом", которое, как и "Понедельник", все читали, ну и примерно всё. Несправедливое скорее всего чувство — вероятно, попросту от недостатка в интервью развернутой аргументации, но что ж поделать. Ну или еще так — разве нас может интересовать мнение человека лысого, с таким носом, ставящего Толстого выше Достоевского? Смайлик.

Но дело также и в том, что в частности-то она, на мой взгляд, ошибается, зато в общем права. Насчет советской литературы (и не только литературы, собственно, с той же живописью все еще хуже). Мы на этом творчестве росли, все такое, да — но оно было зажато в искусственные рамки, и об этом нельзя забывать. Бонсай. Иногда красивый, но почти всегда мелкий.

Натолкнулся в недавней юбилейной статье о Сэлинджере на упоминание "трофейного пистолета" — надо полагать, того самого, из которого застрелился Симор в финале переведенной Райт-Ковалевой "Рыбки-бананки". И вдруг вспомнился занятный факт — пистолет-то (в оригинале Ortgies caliber 7.65 automatic) ведь почти наверняка не трофейный. Да, он выпускался в Германии оружейником бельгийского происхождения — но лишь в начале двадцатых, то есть явно не для вермахта. Зато как импортный продукт был весьма популярен в Америке. См. например википедию. Американский читатель почти наверняка принял пистолет за "свой".

Но это мне сейчас хорошо рассуждать, а каково было Райт-Ковалевой? Которая, судя по всему, даже сумела выяснить для себя "немецкость" оружия, при этом прекрасно понимая, что простое воспроизведение бельгийской фамилии русскоязычному читателю не скажет ничего вообще. И приняла, казалось бы, логичное и все объясняющее решение, добавив маленькую деталь, заодно очень удачно объясняющую неожиданную трагическую развязку рассказа посттравматическим синдромом. Не только им одним, разумеется.

Вот только если знаешь о Симоре чуть побольше, такое объяснение представляется излишне упрощенным. Но я бы в данном случае камня, конечно же, не кинул. Однако по-своему интересно наблюдать, как добавленный переводчиком штришок зажил теперь своей отдельной жизнью...

За четверть века до «Имени Розы» на "Горьком"

С одной стороны, когда я слышу слово "постмодернизм", я хватаюсь за любую кухонную утварь, что окажется под рукой. "Постмодернистский прием" или там "техника" — это еще туда-сюда, но постмодернизм как концепцию, на мой непросвещенный взгляд, регулярно натягивают, как ту сову на пень, либо на книги довольно традиционные, либо на современную литературу, постмодерн вполне впитавшую, переварившую и идущую себе дальше новыми тропками. Но это ладно. С другой, есть в статье всякие нежелательные огрехи — например, автор полагает, что за пределами ПкБ планета Саула в Мире Полудня отсутствует. Но суть, кажется, ухвачена верно, и я чуть раньше писал примерно о том же — Стругацкие именно что обогатили отечественную литературу новыми техниками. "Постмодернистскими" в том числе.